Я и ты вышли из тьмы пещеры. Карабкаться пришлось по лиловому влажному склону, поросшему цилиндрическими побегами, лишенными ветвей и листьев. Изнемогая, ты тащил меня к пульсирующей возвышенности, из которой неожиданно изверглась фосфоресцирующая жидкость. Извержение закончилось, и наступила ночь. Вдали вырисовывались две горные вершины. Я лег на землю и попытался уснуть, но в этот момент началось землетрясение. Массы грунта ожили, вздыбилась, взгромоздились, засыпая зрачки. Шум падающих камней, взрывы глиняных бомб, мерзкие поползновения болотных жиж. Удары следовали один за другим в направлении отдаленных горных вершин, которые теперь деформировались, и было странно, как они не обрушились в пропасть, разверзшуюся у края равнины. Теперь я тащил тебя, и ты, еле перебирая ногами, как утопающий за соломинку, цеплялся остатком воли за сизое оперенье. Вновь сильно тряхнуло, леденящий кровь вой всколыхнул тишину, и мы покатились в круглую впадину. Над горами воссиял луч. Стало светлее, и в просветах колебаний от проскальзывающих теней вновь показались вершины. На самом деле их было три. Подобно фантастическому видению вздымались они над нереальной равниной. Там, где земля соединяется с небом, проступила снежно-холодная полоса рассвета. Меня не покидало ощущение, что я вижу нечто находящееся за горизонтом. В этом нереальном пространстве конвульсировали плотно переплетенные тела, напоминающие клубок змей цвета слоновой кости, развернутых на уклоняющемся экране, уводящем в подземный мир. И там, в глубине запредельного, какие-то существа перекатывались под тонким батистом тумана. От их пульсаций комья рассеянной влаги скручивались и отрывались пластами, рассеиваясь во тьме. Дымные человекообразные, скорее женские, фигуры. Ты дернул меня за крыло и, подняв глаза, я увидел, как другая белая планета обрушивается на нас…
Она вытягивала бесконечно длинную в голени ногу. Сфера клубилась под ее ступней. Безобразно напряженные бедра. Тупые насмешки мышц, изнуренных бодибилдингом. Сжатые кольца сфинктеров. Я в сопровождении двух охранников шел вдоль вихлявшейся от нетерпения береговой полосы. Оба охранника на вытянутых вверх руках держали свои головы, из глазниц исходили хорошо сфокусированные потоки лучей: фиолетовый и зеленый, красный и голубой. Еще не вполне развернутое небо, косточками веера, слой за слоем восстанавливало ультрамарин. С оборотной стороны проступал карандашный рисунок города. Возможно, это был Манхеттен, но какой-то допотопный весь в нагромождении небоскребов. Туда, где шип черепа соединял костяшки развертывающегося небесного свода, в средостенье высшего с низшим пределов, я просунул голову, и плечи, и, разрывая ткани, провалился весь. За мною сомкнулись все занавесы реальности. Сначала занавес огня, за ним занавес воздуха, после этого занавес воды, и, наконец, тяжелый занавес земли. Я лежал на траве и видел как странный гибрид человека и слона пытался разорвать связавшие его навечно телесные узы. Огромное колесо океана катилось вдоль побережья, повернулось, и я погрузился в зеленую тьму колокольного звона…
Караван состоял из двух джипов, заваленных китайской бракованной электроникой, и прицепа. Прицеп был доверху загружен палатками, спальными мешками, провизией. Бурлона лежала поверх палаток и, когда прицеп наскакивал на рытвины, покрывалась сияющими марганцево-кислыми пузырями. Время от времени она принималась насвистывать или петь свою заунывную трансцендентную песню. Тогда я останавливался, ложился лицом на землю и, обгрызая осоку с девясилом, умолял ее не петь. Она ненадолго затихала и мы двигались дальше. Наконец, впереди показалось ущелье – узкий просвет, врезавшийся в бесконечно высокое плоскогорье. Издалека казалось, что это обычная покрытая можжевельником стена, зеркально отраженная сама в себе наподобие латинской буквы V или греческой цифры 5. Я привинтил к проводнику, спрятанные от недоброго глаза в багажник, руки и затылок, и он, скрипя разболтавшимися в пути суставами, принялся за дело. Вскоре палатка стояла на лужайке возле худосочного ручья, исчезавшего в глубине ущелья. Каждые полчаса закат сменялся рассветом и в самом центре зеленой, корчащейся в судорогах стены ущелья загоралось фиолетовое солнце. Тогда проводник со страшными криками катался по земле, а я, зарываясь в самую глубину теплой и скользкой Бурлоны, задыхался и повторял про себя молитвы. Через мгновение солнце гасло, осыпалось коричневым пеплом и сквозь просветы изгибающихся тел становились видны острые кинжалы звезд. Мы разгрузили джипы и столкнули всю эту электронную рухлядь в ручей. Бурлона сидела возле палатки и, как зачарованная, смотрела на исчезновение предметов в прозрачной, похожей на слезы младенца, жидкости. Со дна, из омута золотистого песка, поднялась голова Глофа , он разветвил свою самую длинную молнию и над нами вверху поплыло точно такое же ущелье. Верхние края земного плоскогорья сомкнулись с нижними краями небесной расщелины, и наступила спасительная тьма…
| МОЛ, №1 (31), 2005 |